Три года назад Дмитрий Романов попросил российские власти лишить его гражданства. Сейчас это произошло. Интервью комика (а точнее уже лайфкоуча)

Три года назад Дмитрий Романов попросил российские власти лишить его гражданства. Сейчас это произошло. Интервью комика (а точнее уже лайфкоуча)
11:00, 02 Май.

22 апреля 2025 года стало известно, что комиков Дмитрия Романова и Славу Комиссаренко лишили российского гражданства по инициативе ФСБ и запретили им въезд в страну. В пресс-релизе на сайте спецслужбы говорится, что артисты «создают угрозу национальной безопасности» — уточняется, что оба выступают против войны в Украине и «транслируют идеи о необходимости подрыва основ конституционного строя России» на своих концертах.

Весной 2022 года Дмитрий Романов дал интервью Юрию Дудю, в котором обратился к российским властям с просьбой лишить его гражданства России, а в начале 2024-го объявил, что прекращает быть стендап-комиком и начинает работать с клиентами как тренер личностного роста.

«Медуза» узнала у Романова, что для него значит решение российских властей и почему он разочаровался в комедии.

— Как ты узнал, что тебя лишили гражданства? — Я был на прогулке возле океана.

Мне написала об этом знакомая: она увидела в новостях, что меня лишили российского гражданства. Я зашел в интернет, посмотрел — действительно, лишили.

— Тебя удивило это решение российских властей? — Для меня это было абсолютно неожиданно — прошло три года с тех пор, как вышло интервью [журналисту Юрию] Дудю. Кроме того интервью, каких-либо видимых причин я больше не вижу.

Почему они решили сделать это именно сейчас, спустя три года, я не понимаю. — Вы давали то интервью вместе с комиком Славой Комиссаренко — и теперь вас одновременно лишили российского гражданства.

Вы успели обсудить с ним эту новость, что он думает по этому поводу? — Мне приятно, что нас лишили гражданства вместе. Не то чтобы я рад, что не меня одного — нет. Мы со Славой много лет двигались вместе как творческие партнеры, помогали друг другу писать [шутки].

Мы примерно в одно время переехали в Москву, это было в 2010 году. Работали вместе на ТНТ, сидели в одном кабинете, в свободное от работы время придумывали шутки, еще когда стендап в России только зарождался по всяким барам и клубам.

Поэтому символично, что и гражданства нас лишили одним указом. Что Слава думает по этому поводу, логичнее было бы спросить у Славы.

У нас есть периоды в жизни, когда мы очень сильно общаемся, есть периоды, когда мы вообще не общаемся — сейчас как раз такой период. Этому нет каких-либо трагичных серьезных причин — просто такой период.

— Ты надеялся, что в какой-то момент вернешься в Россию? — Когда я уезжал из России, я принял для себя тот факт, что возвращаться не собираюсь, возможно, никогда — а возможно, пока в России действует этот режим правления.

А в моем понимании он будет действовать немало. Каких-либо причин вернуться в Россию у меня нет. Меня с Россией сейчас ничего не связывает ни в плане работы, ни в плане жизни.

Я живу там, где мне сейчас намного комфортнее. Зарекаться, что никогда в жизни ноги моей там не будет, глупо, но желания [когда-то приехать в Россию] у меня нет и не было. Я вырос в Украине.

Прожил там 25 лет, достиг какого-то потолка с точки зрения реализации в своей профессии. Дальше нужно было куда-то двигаться. Я понял, что в Киеве весьма средний уровень по юмору и развитию себя как юмориста — у нас в Одессе всегда говорили, что Киев для тех, кто не доехал до Москвы.

В 2010 году было очевидно, что лучший вариант для комика — это Москва: если ты достиг успеха там, то [можно считать, что] ты достиг успеха и на всем постсоветском пространстве.

Смысла в полумерах не было, нужно было сразу целиться в яблочко — и я поехал в Москву. Там я 12 лет строил свою жизнь, карьеру. В России я много чего добился, много как реализовался, дав тем самым российским зрителям себя и свои шутки, такой вот обмен.

Я начал рассматривать себя как полноправного члена российского общества, и я им стал.

В 2018-м я получил гражданство — не то чтобы я мечтал стать гражданином России, нет, но когда ты живешь в стране и планируешь жить там дальше, когда видишь ее своим домом, то логично [устранить] всякие бюрократические препоны.

Я все время должен был ехать куда-то за город, стоять в очередях с разными непонятными людьми, заниматься этим нужно было регулярно — проще было стать гражданином. Потом наступил 2022-й, и я понял, что дальше я не хочу быть членом российского общества, ввиду того, какое у России руководство.

Я принял решение больше не быть им — и уехал. И вот теперь, три года спустя, наши отношения с российским руководством завершены.

Тем, что российское руководство лишило меня гражданства, оно сказало мне: ты нам больше не свой. Но на самом деле это я три года назад сказал им, что они мне больше не свои.

— При этом ты чувствуешь скорее обиду или наоборот некое освобождение из-за того, что была поставлена точка? — Я не чувствую ни обиды, ни освобождения. У меня есть чувство неожиданности и внезапности из-за того, что на меня сейчас обратили внимание.

Но я понимал все причинно-следственные связи: в интервью Дудю я просил, чтобы меня лишили этого гражданства. Если в кадре есть ружье, оно потом стреляет — так что все логично, просто внезапно и непонятно, почему сейчас, когда прошло уже три года.

А так все четко и ровно. Обиды по поводу этого решения у меня нет. У меня были сожаления, актуальные на февраль 2022 года, когда я уезжал в начале марта — что 12 лет я строил свою жизнь, вкладывал кучу сил в свое будущее, и одним днем у меня это перечеркнулось, как и у огромного количества других людей.

— В России есть люди, с которыми ты поддерживаешь отношения? — Есть, да, я с ними периодически общаюсь, но их не так много.

И ввиду отсутствия в нашем взаимодействии какого-то общего опыта, проживаемого нами вместе, общения получается не так много.

То же самое и с моими близкими в Украине — там моя семья, там много знакомых, приятелей и друзей, мы, естественно, общаемся, но у нас вообще разная повестка. Я на острове Мадейра ем бананы, а там военные обстрелы.

Поэтому [я не могу сделать ничего] кроме как поддержать и спросить, как дела. И для них тоже непонятно, о чем со мной общаться. Когда мы не проживаем с людьми какой-то совместный опыт, общение становится немного формальным.

— Как ты оцениваешь внутренние процессы, происходящие сейчас в Украине? — Я вообще не берусь давать оценки внутренним процессам в Украине, потому что я там не нахожусь.

Последний раз я там находился в декабре 2021 года, когда поставил себе первую вакцину от коронавируса, отметил день рождения родителей, всех повидал. В феврале 2022-го я должен был приехать на концерт Луи Си Кея, но мама меня отговорила.

Я не поехал — и хорошо. Оценивать происходящее в Украине я могу только из рассказов людей и новостных репортажей, и это, мне кажется, была бы весьма извращенная оценка.

— Хорошо, а что твои родные рассказывают о жизни в Одессе? — Ничего того, к чему хотелось бы стремиться. Это вообще не раздолье, [там трудно] получать удовольствие жизни.

Все живут в состоянии тревоги, и это очень пагубно влияет на психику человека, который пытается вести свою нормальную жизнедеятельность. Воздушная тревога раздается во всех приложениях, телефонах несколько раз в сутки днем и ночью: ты постоянно переживаешь, что сейчас прилетит, и как-то с этим живешь.

Есть тревога за всех близких, родных, кто находится на фронте, потому что их жизни в опасности. У каких-то людей есть тревога, что их заберут в армию.

— Твой старший брат хотел пойти добровольцем в ВСУ, но семья его от этого отговорила. В итоге ему все равно вручили повестку, просто не в призывном пункте, а в автобусе.

Он по-прежнему находится на войне? — Да, он по-прежнему находится на войне, уже больше трех лет. Он очень сильно устал и морально, и физически — это происходит со всеми, кто там находится. Но он очень идейный человек, и он не видит для себя возможности юлить, чтобы пытаться оттуда выйти.

Он провел большое количество времени со многими людьми плечом к плечу, и он не видит морально возможным оттуда вынырнуть, подставив тем самым [сослуживцев].

Мой брат — военный психолог, и для них он моральный ориентир, он ежедневно поддерживает людей. Странно, если он скажет: «Ребят, все будет хорошо, а я поехал».

Брат говорит, что там, куда продвигается Россия, вслед за ней приходят смерть и разруха. Там, где фронт продвинулся с российской стороны, [остались] котлованы, все разрушено, нет никакой жизни. Поэтому идея украинской армии, которая держит оборону, — [оберегать] жизнь на тех местах, где она продолжает идти, где живут наши люди, родственники, дети.

Поэтому украинские мужики взялись — и терпят. Читайте такжеВойна превратила украинские города, расположенные вдоль линии фронта, в мертвую полосу.

Вот фотографии 2024 года, которые помогают представить масштаб катастрофы — В первые месяцы своей эмиграции ты был волонтером в центре гуманитарной помощи в Польше и давал благотворительные концерты в поддержку Украины.

Как ты помогаешь Украине сейчас? — Помогаю, но достаточно точечно: только тем, кого я знаю, и не в тех объемах, в которых это было изначально.

Как говорится, сначала надень маску на себя, потом на ребенка. Пока у меня были запасы ресурсов, как физических, так и материальных, с излишками, я эти излишки в немалом количестве распределил туда, где, как мне казалось, это нужнее.

Сейчас у меня своя семья, свои дети, и было бы странно направлять эти ресурсы куда-то, а самим сидеть на голой попе. Когда появляются какие-то излишки, которыми я могу поделиться, я делюсь.

— Ставишь ли ты для себя ограничитель, на какие именно нужды ты готов жертвовать деньги? Например, отправлять средства на закупку вооружений — для тебя это приемлемо? — Я против физического насилия и смерти в любом их проявлении.

В указе ФСБ говорится, что в Варшаве я работал чуть ли не на складе боеприпасов для вооруженных сил Украины. Это не соответствует действительности, но этого можно было ожидать от этой структуры.

Я работал в гуманитарном пункте, где были одежда, еда, медикаменты, инвалидные коляски и прочее. Никаких боеприпасов я никогда в жизни там не видел и дел с боеприпасами я никогда в жизни не имел.

Первое время мы с товарищем покупали бронежилеты и отправляли их нашим ребятам, чтобы они оставались живыми — на этом все. Я за жизнь.

— В 2023 году ты рассказывал, что получил израильское гражданство, а позже — что подался на румынское. Сколько у тебя гражданств на текущий момент? — Украинское и израильское. Гражданство Израиля я получил в 2022-м, а занялся я этим вопросом еще в 2019-м.

И у меня все было готово для того, чтобы стать гражданином Израиля, я должен был ехать в Израиль, но наступила пандемия, и я не поехал. В итоге я получил [израильский паспорт] уже когда уехал из России в 2022 году.

Гражданство Румынии пока в производстве, там надо долго ждать. Других пока нет. — Почему ты решил податься еще и на румынское? — У них это тоже называется репатриацией — как и в Израиле.

Я вырос в Одессе, там очень много потомков выходцев из Румынии. Мой прадед Иван Григорьевич Макаров приехал ребенком из Румынии в Украину. Он относился к народности валахи — эти валахи жили на берегах реки Дунай, на границе между Румынией и Болгарией.

В какой-то момент семья моего прадеда переехала на Донбасс, в Украину, и в связи с какими-то обстоятельствами были вынуждены сменить фамилии.

Какой была их настоящая фамилия, я не знаю. Короче, по отцовской линии я потомок румын. Во мне, по моему тесту ДНК, больше всего еврейской крови, потом украинская кровь и потом румынская кровь.

Поэтому, соответственно, у меня есть израильское гражданство, украинское гражданство и будет румынское гражданство. Если я проживу пять лет в Португалии, может, я захочу получить португальское.

Я считаю, что гражданство — это не обязательство, а возможность. Но, конечно, при соблюдении всех обязательств, которые влекут за собой гражданства разных стран. То есть это некие официально оформленные отношения тебя и страны, где тебе что-то дается, и ты что-то должен.

— Получается, твоя цитата «все гражданства, которые можно получить, я хочу получить, чтобы быть максимально гражданином мира» по-прежнему актуальна? — Конечно! Я считаю, что это актуально для любого развитого, свободного человека на сегодняшний день.

Но это не обязательно. — Чуть больше года назад ты рассказал, что прекращаешь свою карьеру в комедии.

С чем было связано это решение? — Это решение у меня зрело давно. В первый раз я захотел стать коучем в 2017 году. Тогда я был стендап-комиком, пришла слава. Но в конце 2016-го у меня случился прострел в пояснице.

Было очень больно, я с трудом передвигался. Прошел обследование, и мне сказали, что у меня грыжа в пояснице восемь миллиметров, нужно делать операцию. Я ушел из юмора.

Полгода я отдыхал, лечил спину, старался восстановить ее без операции, задавался вопросом, зачем мне дано это [испытание]. Получается, чтобы зарабатывать деньги в том жанре, который я выбрал, мне нужно все время быть здоровым, активным, подвижным и иметь возможность передвигаться.

Это заставило меня задуматься, а той ли [траекторией] я двигаюсь, правильную стратегию выбрал. У меня был кризис, в котором я искал ответы на свои вопросы.

Тогда я в первый раз столкнулся с видеороликами разных коучей, которые мотивируют и вдохновляют людей, заставляют их поверить, что все возможно, что не надо сдаваться.

Я отчетливо помню свои ощущения, когда я смотрел выступления крупных коучей на сцене: нифига себе, как круто, я тоже так хочу! Я тогда подумал, что у меня есть все данные для того, [чтобы тоже быть коучем], и это намного круче, чем рассказывать шутки со сцены.

Шутками мы смешим людей, помогая им снять напряжение, и это действует как таблетка анальгина от головной боли, а у людей есть более серьезные проблемы, которые смехом не решаются.

Тогда я всерьез задумался, что хочу двигаться в эту степь. Но я подлечил спину, через полгода вернулся в Москву, и мне показалось: да нет, вроде спина уже работает, а я что-то загнался, ну какой из меня тренер личностного роста? И я продолжил [карьеру комика], но все это время тема саморазвития, коучинга и работы над собой продолжала меня интересовать.

В 2024 году во время моих последних выступлений я стоял на сцене, рассказывал шутки, а в голове звенел вопрос: «А зачем я это делаю?» И у меня не находилось никаких ответов, кроме: «Ну, это мое занятие, я этим долго занимаюсь, у меня это получается, я этим зарабатываю».

Я помню выступление в Ереване, где этот вопрос уже стоял настолько остро, что после [концерта] я слег с болезнью и неделю пролежал в гостинице.

Тогда я для себя принял окончательное решение, что продолжая заниматься только ради денег тем, чем я на самом деле уже не горю, я предаю себя.

А я больше я не хотел предавать себя. — Почему тебя перестало устраивать объяснение, что благодаря концертам люди на какое-то время забывают о своих проблемах и их жизнь становится немного лучше? — Не знаю.

Думаю, за то время, что я продолжал этим заниматься, я вырос в плане проработки своих травм, [достиг нового уровня] личностного роста.

Мне стало недостаточно глубины в занятии [комедией]. Я в нем уже все понял, а дальше нужно было искать глубину в юморе. Но перспектива сделать свой юмор еще более глубоким или поднимать какие-то социальные подтексты меня не сильно привлекала.

Мне нравилось работать с аудиторией, нравились выступления, но я захотел помогать людям решать проблемы, из-за которых у них возникает напряжение.

В принципе, это то же самое, [что и комедия,] только глубже. Сейчас я использую юмор как свою сильную сторону — это меня выгодно отличает от других коучей. Плюс в результате работы над собой у меня пропал мотив, на котором я построил карьеру: у меня с детства была травма, из-за которой я хотел быть ярким, хотел выделяться, получать внимание людей, чтобы меня любили, чтобы мне хлопали, чтобы пересылали мои видосики.

Та же яркая шевелюра, которая привлекала внимание — я хотел быть особенным, уникальным, и чтобы все это подтверждали, тем самым давая мне любовь, которую я, возможно, недополучил от моего родного отца, который ушел из семьи.

Этот мотив пропал: мне больше не хотелось, чтобы толпа людей регулярно подтверждала мне, что я классный.

Я стал ощущать, что я классный, и без этого подтверждения.

— Расскажи, как ты учился на коуча. Откуда ты брал знания о том, как помогать людям в сфере, где ты прежде никогда не работал? — По сути это была разведка боем. Я не пошел думать, что я могу дать людям, не стал получать сертификат коуча.

К тому моменту я прочитал уже много книг по саморазвитию — почитал еще ряд книг, посмотрел несколько образовательных программ по коучингу и сразу вышел с предложением типа: «Ребят, я хочу перепрофилироваться, кому отзывается моя личность, кто видит во мне того, кто может помочь вам в ваших вопросах с учетом моего жизненного опыта, — welcome».

Ко мне начали приходить люди, я начал с ними работать и нарабатывать свой навык.

В первую очередь это навык видения человека, видения сути проблемы. Нужно почувствовать человека, [представить], что бы ты делал на его месте, и при помощи хороших вопросов вычленить из него то видение [его будущего], которое он сейчас не видит — тогда он сможет найти ответы на свои вопросы и его посетит инсайт, в какую сторону ему двигаться.

Так я начал работать с людьми.

— С какими запросами к тебе приходят твои клиенты? — Я бы назвал все запросы трансформационными, то есть это запросы на изменения. Это люди, которые хотят что-то поменять в своей жизни: уйти с одной работы на другую, начать свое дело, начать вести инстаграм.

Приходят даже с запросами про отношения. Один человек хочет построить семью, но не понимает, почему отношения не складываются — и мы с ним раскапываем историю, что он на самом деле уже два года продолжает держать в голове образ бывшей и как-то внутренне надеется, что они сойдутся.

Другой человек работает коучем, хочет как-то масштабироваться, но не понимает, почему не получается — и мы с ним находим историю, что он обещает людям одни результаты, а дает другие.

Какие-то люди из-за войны оказались в новой стране, остались без работы и не могут эффективно себя применить.

К примеру, я работаю с мужчиной, у которого в Украине был бизнес. Сейчас он живет в Австрии, пробовал работать на австрийскую фирму, но ему это не близко, и он потерян.

Мы копаемся с этим человеком и понимаем, что его работа была связана с продажами, в которых он хорош, но не может продавать на немецком языке в Австрии. И мы находим вариант, что он может продавать на русском языке онлайн — многие занимаются этим и хорошо зарабатывают, но он не видел этот вариант у себя в голове, потому что [был зациклен] на Австрии и мыслил неэффективно.

— Как твои уже бывшие коллеги-комики отнеслись к тому, что ты решил сменить род деятельности? — Честно? Я понятия не имею.

Я ни к кому не приходил и не спрашивал: «А что ты думаешь по поводу моего перехода?» Ко мне никто не приходил из моих бывших коллег и не говорил мне: «Ты знаешь, твой переход великолепен».

Либо: «Ты знаешь, твой переход странный». Потому что я совета не спрашивал. Я знаю, что в среде стендап-комиков все, что не связано со стендап-комедией, считается странным.

И эта позиция, на мой взгляд, достаточно зашоренная. — Как ты воспринимаешь то, что часть твоей аудитории, — по крайней мере, часть твоих подписчиков в инстаграме, — восприняла твой переход со скепсисом и сравнивает тебя, например, с Еленой Блиновской? — Поначалу меня это немного ранило.

Сейчас мне не то чтобы все равно, но я не опираюсь на эти мнения.

У меня за год с небольшим после того, как я перестал выступать со стендапом, ни разу не было мысли о возвращении — это подтверждает, что внутренне я честен с собой и я выбрал то, что хочу.

Но я понимаю всех моих зрителей, которые любили и продолжают любить меня как комика, любить мои шутки. Я ценю их за поддержку на протяжении долгих лет. Я понимаю, что в моем переходе присутствовала достаточно резкая категоричность — мне было психически проще резко отказаться от старого, чтобы идти в новое, и я не видел возможности перейти от комика к коучу как-то плавно.

— Как ты отвечаешь себе на вопрос: «Чем я отличаюсь от тех, кого принято называть инфомошенниками?» — Я считаю, что инфомошенниками уместно называть тех, кто что-то обещает, берет деньги за это и не сдерживает свое обещание.

Я не обещаю, что от работы со мной ты, к примеру, станешь долларовым миллионером.

Мое обещание, грубо говоря, звучит так: от работы со мной у тебя появится новое классное состояние, а как ты это состояние преобразуешь в деньги и что-то другое, что тебе нужно, это вопрос твоей работы.

Я не могу сделать тебя звездой инстаграма за тебя. Точнее, могу, но мне это не особо интересно. Инфомошенники, думаю, слишком уперлись в финансовую жадность.

Взять, допустим, случай Аяза [Шабутдинова]: если бы ко мне кто-то пришел и попросил вернуть деньги, я бы, наверное, их вернул. Но пока что я не сталкивался с такими случаями.

— Среди твоих клиентов были те, у кого были настолько сложные запросы, что ты ты не смог с ними работать? — Кто-то был. Но не было такого, что я не смог с ним работать, я ему все равно что-то дал.

Это был формат групповой работы, и для меня это было мини-испытание: очень легко поймать [состояние, когда] непонятно, что делать — и в итоге потерять атмосферу и соответственно и авторитет центра этой группы.

Но я это испытание прошел. — Многие психологи заранее предупреждают, что не работают с особыми сложными случаями, потому что им для этого не хватает специфических знаний и навыков: например, не все работают с подростками, с людьми, пережившими насилие, или с пациентами с наркотической зависимостью.

У тебя есть подобные ограничения? — Конечно, я не буду работать с человеком с зависимостью в острой фазе, потому что вся эта работа будет неэффективна.

Мы с ним поработаем, а он пойдет свой допинг употребит — и вся работа насмарку. Я не мессия, я не решатель любых проблем, нет. Я хочу работать и работаю с людьми, которые хотят какого-то развития.

Мои любимые клиенты — это люди, у которых уже что-то получается, но они хотят больше. Я не буду работать с клиентами, которые хотят, чтобы я их на своем плече куда-то нес.

Я могу только помогать. — Кто приходит к тебе на группы и консультации? — Я думаю, конечно, большая часть — это люди, которые знают меня как комика и ходили на мои концерты. Но меня очень радуют клиенты, которые пришли ко мне уже после того, как я перестал быть комиком, и никогда не видели меня в такой роли.

Есть клиенты, которые пришли на мой новый контент в инстаграме: у меня есть рилс, который набрал три миллиона просмотров, и с этого рилса на меня подписались 40 тысяч человек.

С одного рилса! У меня никогда не было такого результата, когда я был комиком, чтобы какой-то мой рилс с самой моей смешной шуткой принес мне 40 тысяч подписчиков.

— Насколько сильно твой заработок как лайф-коуча отличается от твоих доходов как комика? — Он меньше в два раза. Но я его пока не масштабировал. Теперь у меня есть набор из 160 кейсов, набор обратной связи, понимание своих сильных сторон, и только сейчас я буду это собирать в программу под названием «Масштаб личности».

— Допускаешь ли ты, что в какой-то момент вновь вернешься к работе в комедии — как это было в 2017 году, когда ты на полгода делал перерыв? — Сейчас я не вижу такого варианта.

Мне хорошо там, где я сейчас, мне хорошо в том направлении, в котором я хочу развиваться.

Мне это интересно, и я надеюсь, что все сложится наилучшим образом. Но, как показывает практика, нет смысла исключать никаких вариантов развития событий. В своей коучинговой практике я рассказываю об этом возвращении в стендап как о примере, что если вам страшно в чем-то новом, не надо бояться потом вернуться в старое, даже если вы заявили, что никогда больше не вернетесь.

«Медуза».

Рубрика: Основное. Читать весь текст на meduza.io.