22 апреля 2025 года стало известно, что комиков Дмитрия Романова и Славу Комиссаренко лишили российского гражданства по инициативе ФСБ и запретили им въезд в страну. В пресс-релизе на сайте спецслужбы говорится, что артисты «создают угрозу национальной безопасности» — уточняется, что оба выступают против войны в Украине и «транслируют идеи о необходимости подрыва основ конституционного строя России» на своих концертах.
Весной 2022 года Дмитрий Романов дал интервью Юрию Дудю, в котором обратился к российским властям с просьбой лишить его гражданства России, а в начале 2024-го объявил, что прекращает быть стендап-комиком и начинает работать с клиентами как тренер личностного роста.
«Медуза» узнала у Романова, что для него значит решение российских властей и почему он разочаровался в комедии.
— Как ты узнал, что тебя лишили гражданства? — Я был на прогулке возле океана.
Мне написала об этом знакомая: она увидела в новостях, что меня лишили российского гражданства. Я зашел в интернет, посмотрел — действительно, лишили.
— Тебя удивило это решение российских властей? — Для меня это было абсолютно неожиданно — прошло три года с тех пор, как вышло интервью [журналисту Юрию] Дудю. Кроме того интервью, каких-либо видимых причин я больше не вижу.
Почему они решили сделать это именно сейчас, спустя три года, я не понимаю. — Вы давали то интервью вместе с комиком Славой Комиссаренко — и теперь вас одновременно лишили российского гражданства.
Вы успели обсудить с ним эту новость, что он думает по этому поводу? — Мне приятно, что нас лишили гражданства вместе. Не то чтобы я рад, что не меня одного — нет. Мы со Славой много лет двигались вместе как творческие партнеры, помогали друг другу писать [шутки].
Мы примерно в одно время переехали в Москву, это было в 2010 году. Работали вместе на ТНТ, сидели в одном кабинете, в свободное от работы время придумывали шутки, еще когда стендап в России только зарождался по всяким барам и клубам.
Поэтому символично, что и гражданства нас лишили одним указом. Что Слава думает по этому поводу, логичнее было бы спросить у Славы.
У нас есть периоды в жизни, когда мы очень сильно общаемся, есть периоды, когда мы вообще не общаемся — сейчас как раз такой период. Этому нет каких-либо трагичных серьезных причин — просто такой период.
— Ты надеялся, что в какой-то момент вернешься в Россию? — Когда я уезжал из России, я принял для себя тот факт, что возвращаться не собираюсь, возможно, никогда — а возможно, пока в России действует этот режим правления.
А в моем понимании он будет действовать немало. Каких-либо причин вернуться в Россию у меня нет. Меня с Россией сейчас ничего не связывает ни в плане работы, ни в плане жизни.
Я живу там, где мне сейчас намного комфортнее. Зарекаться, что никогда в жизни ноги моей там не будет, глупо, но желания [когда-то приехать в Россию] у меня нет и не было. Я вырос в Украине.
Прожил там 25 лет, достиг какого-то потолка с точки зрения реализации в своей профессии. Дальше нужно было куда-то двигаться. Я понял, что в Киеве весьма средний уровень по юмору и развитию себя как юмориста — у нас в Одессе всегда говорили, что Киев для тех, кто не доехал до Москвы.
В 2010 году было очевидно, что лучший вариант для комика — это Москва: если ты достиг успеха там, то [можно считать, что] ты достиг успеха и на всем постсоветском пространстве.
Смысла в полумерах не было, нужно было сразу целиться в яблочко — и я поехал в Москву. Там я 12 лет строил свою жизнь, карьеру. В России я много чего добился, много как реализовался, дав тем самым российским зрителям себя и свои шутки, такой вот обмен.
Я начал рассматривать себя как полноправного члена российского общества, и я им стал.
В 2018-м я получил гражданство — не то чтобы я мечтал стать гражданином России, нет, но когда ты живешь в стране и планируешь жить там дальше, когда видишь ее своим домом, то логично [устранить] всякие бюрократические препоны.
Я все время должен был ехать куда-то за город, стоять в очередях с разными непонятными людьми, заниматься этим нужно было регулярно — проще было стать гражданином. Потом наступил 2022-й, и я понял, что дальше я не хочу быть членом российского общества, ввиду того, какое у России руководство.
Я принял решение больше не быть им — и уехал. И вот теперь, три года спустя, наши отношения с российским руководством завершены.
Тем, что российское руководство лишило меня гражданства, оно сказало мне: ты нам больше не свой. Но на самом деле это я три года назад сказал им, что они мне больше не свои.
— При этом ты чувствуешь скорее обиду или наоборот некое освобождение из-за того, что была поставлена точка? — Я не чувствую ни обиды, ни освобождения. У меня есть чувство неожиданности и внезапности из-за того, что на меня сейчас обратили внимание.
Но я понимал все причинно-следственные связи: в интервью Дудю я просил, чтобы меня лишили этого гражданства. Если в кадре есть ружье, оно потом стреляет — так что все логично, просто внезапно и непонятно, почему сейчас, когда прошло уже три года.
А так все четко и ровно. Обиды по поводу этого решения у меня нет. У меня были сожаления, актуальные на февраль 2022 года, когда я уезжал в начале марта — что 12 лет я строил свою жизнь, вкладывал кучу сил в свое будущее, и одним днем у меня это перечеркнулось, как и у огромного количества других людей.
— В России есть люди, с которыми ты поддерживаешь отношения? — Есть, да, я с ними периодически общаюсь, но их не так много.
И ввиду отсутствия в нашем взаимодействии какого-то общего опыта, проживаемого нами вместе, общения получается не так много.
То же самое и с моими близкими в Украине — там моя семья, там много знакомых, приятелей и друзей, мы, естественно, общаемся, но у нас вообще разная повестка. Я на острове Мадейра ем бананы, а там военные обстрелы.
Поэтому [я не могу сделать ничего] кроме как поддержать и спросить, как дела. И для них тоже непонятно, о чем со мной общаться. Когда мы не проживаем с людьми какой-то совместный опыт, общение становится немного формальным.
— Как ты оцениваешь внутренние процессы, происходящие сейчас в Украине? — Я вообще не берусь давать оценки внутренним процессам в Украине, потому что я там не нахожусь.
Последний раз я там находился в декабре 2021 года, когда поставил себе первую вакцину от коронавируса, отметил день рождения родителей, всех повидал. В феврале 2022-го я должен был приехать на концерт Луи Си Кея, но мама меня отговорила.
Я не поехал — и хорошо. Оценивать происходящее в Украине я могу только из рассказов людей и новостных репортажей, и это, мне кажется, была бы весьма извращенная оценка.
— Хорошо, а что твои родные рассказывают о жизни в Одессе? — Ничего того, к чему хотелось бы стремиться. Это вообще не раздолье, [там трудно] получать удовольствие жизни.
Все живут в состоянии тревоги, и это очень пагубно влияет на психику человека, который пытается вести свою нормальную жизнедеятельность. Воздушная тревога раздается во всех приложениях, телефонах несколько раз в сутки днем и ночью: ты постоянно переживаешь, что сейчас прилетит, и как-то с этим живешь.
Есть тревога за всех близких, родных, кто находится на фронте, потому что их жизни в опасности. У каких-то людей есть тревога, что их заберут в армию.
— Твой старший брат хотел пойти добровольцем в ВСУ, но семья его от этого отговорила. В итоге ему все равно вручили повестку, просто не в призывном пункте, а в автобусе.
Он по-прежнему находится на войне? — Да, он по-прежнему находится на войне, уже больше трех лет. Он очень сильно устал и морально, и физически — это происходит со всеми, кто там находится. Но он очень идейный человек, и он не видит для себя возможности юлить, чтобы пытаться оттуда выйти.
Он провел большое количество времени со многими людьми плечом к плечу, и он не видит морально возможным оттуда вынырнуть, подставив тем самым [сослуживцев].
Мой брат — военный психолог, и для них он моральный ориентир, он ежедневно поддерживает людей. Странно, если он скажет: «Ребят, все будет хорошо, а я поехал».
Брат говорит, что там, куда продвигается Россия, вслед за ней приходят смерть и разруха. Там, где фронт продвинулся с российской стороны, [остались] котлованы, все разрушено, нет никакой жизни. Поэтому идея украинской армии, которая держит оборону, — [оберегать] жизнь на тех местах, где она продолжает идти, где живут наши люди, родственники, дети.
Поэтому украинские мужики взялись — и терпят. Читайте такжеВойна превратила украинские города, расположенные вдоль линии фронта, в мертвую полосу.
Вот фотографии 2024 года, которые помогают представить масштаб катастрофы — В первые месяцы своей эмиграции ты был волонтером в центре гуманитарной помощи в Польше и давал благотворительные концерты в поддержку Украины.
Как ты помогаешь Украине сейчас? — Помогаю, но достаточно точечно: только тем, кого я знаю, и не в тех объемах, в которых это было изначально.
Как говорится, сначала надень маску на себя, потом на ребенка. Пока у меня были запасы ресурсов, как физических, так и материальных, с излишками, я эти излишки в немалом количестве распределил туда, где, как мне казалось, это нужнее.
Сейчас у меня своя семья, свои дети, и было бы странно направлять эти ресурсы куда-то, а самим сидеть на голой попе. Когда появляются какие-то излишки, которыми я могу поделиться, я делюсь.
— Ставишь ли ты для себя ограничитель, на какие именно нужды ты готов жертвовать деньги? Например, отправлять средства на закупку вооружений — для тебя это приемлемо? — Я против физического насилия и смерти в любом их проявлении.
В указе ФСБ говорится, что в Варшаве я работал чуть ли не на складе боеприпасов для вооруженных сил Украины. Это не соответствует действительности, но этого можно было ожидать от этой структуры.
Я работал в гуманитарном пункте, где были одежда, еда, медикаменты, инвалидные коляски и прочее. Никаких боеприпасов я никогда в жизни там не видел и дел с боеприпасами я никогда в жизни не имел.
Первое время мы с товарищем покупали бронежилеты и отправляли их нашим ребятам, чтобы они оставались живыми — на этом все. Я за жизнь.
— В 2023 году ты рассказывал, что получил израильское гражданство, а позже — что подался на румынское. Сколько у тебя гражданств на текущий момент? — Украинское и израильское. Гражданство Израиля я получил в 2022-м, а занялся я этим вопросом еще в 2019-м.
И у меня все было готово для того, чтобы стать гражданином Израиля, я должен был ехать в Израиль, но наступила пандемия, и я не поехал. В итоге я получил [израильский паспорт] уже когда уехал из России в 2022 году.
Гражданство Румынии пока в производстве, там надо долго ждать. Других пока нет. — Почему ты решил податься еще и на румынское? — У них это тоже называется репатриацией — как и в Израиле.
Я вырос в Одессе, там очень много потомков выходцев из Румынии. Мой прадед Иван Григорьевич Макаров приехал ребенком из Румынии в Украину. Он относился к народности валахи — эти валахи жили на берегах реки Дунай, на границе между Румынией и Болгарией.
В какой-то момент семья моего прадеда переехала на Донбасс, в Украину, и в связи с какими-то обстоятельствами были вынуждены сменить фамилии.
Какой была их настоящая фамилия, я не знаю. Короче, по отцовской линии я потомок румын. Во мне, по моему тесту ДНК, больше всего еврейской крови, потом украинская кровь и потом румынская кровь.
Поэтому, соответственно, у меня есть израильское гражданство, украинское гражданство и будет румынское гражданство. Если я проживу пять лет в Португалии, может, я захочу получить португальское.
Я считаю, что гражданство — это не обязательство, а возможность. Но, конечно, при соблюдении всех обязательств, которые влекут за собой гражданства разных стран. То есть это некие официально оформленные отношения тебя и страны, где тебе что-то дается, и ты что-то должен.
— Получается, твоя цитата «все гражданства, которые можно получить, я хочу получить, чтобы быть максимально гражданином мира» по-прежнему актуальна? — Конечно! Я считаю, что это актуально для любого развитого, свободного человека на сегодняшний день.
Но это не обязательно. — Чуть больше года назад ты рассказал, что прекращаешь свою карьеру в комедии.
С чем было связано это решение? — Это решение у меня зрело давно. В первый раз я захотел стать коучем в 2017 году. Тогда я был стендап-комиком, пришла слава. Но в конце 2016-го у меня случился прострел в пояснице.
Было очень больно, я с трудом передвигался. Прошел обследование, и мне сказали, что у меня грыжа в пояснице восемь миллиметров, нужно делать операцию. Я ушел из юмора.
Полгода я отдыхал, лечил спину, старался восстановить ее без операции, задавался вопросом, зачем мне дано это [испытание]. Получается, чтобы зарабатывать деньги в том жанре, который я выбрал, мне нужно все время быть здоровым, активным, подвижным и иметь возможность передвигаться.
Это заставило меня задуматься, а той ли [траекторией] я двигаюсь, правильную стратегию выбрал. У меня был кризис, в котором я искал ответы на свои вопросы.
Тогда я в первый раз столкнулся с видеороликами разных коучей, которые мотивируют и вдохновляют людей, заставляют их поверить, что все возможно, что не надо сдаваться.
Я отчетливо помню свои ощущения, когда я смотрел выступления крупных коучей на сцене: нифига себе, как круто, я тоже так хочу! Я тогда подумал, что у меня есть все данные для того, [чтобы тоже быть коучем], и это намного круче, чем рассказывать шутки со сцены.
Шутками мы смешим людей, помогая им снять напряжение, и это действует как таблетка анальгина от головной боли, а у людей есть более серьезные проблемы, которые смехом не решаются.
Тогда я всерьез задумался, что хочу двигаться в эту степь. Но я подлечил спину, через полгода вернулся в Москву, и мне показалось: да нет, вроде спина уже работает, а я что-то загнался, ну какой из меня тренер личностного роста? И я продолжил [карьеру комика], но все это время тема саморазвития, коучинга и работы над собой продолжала меня интересовать.
В 2024 году во время моих последних выступлений я стоял на сцене, рассказывал шутки, а в голове звенел вопрос: «А зачем я это делаю?» И у меня не находилось никаких ответов, кроме: «Ну, это мое занятие, я этим долго занимаюсь, у меня это получается, я этим зарабатываю».
Я помню выступление в Ереване, где этот вопрос уже стоял настолько остро, что после [концерта] я слег с болезнью и неделю пролежал в гостинице.
Тогда я для себя принял окончательное решение, что продолжая заниматься только ради денег тем, чем я на самом деле уже не горю, я предаю себя.
А я больше я не хотел предавать себя. — Почему тебя перестало устраивать объяснение, что благодаря концертам люди на какое-то время забывают о своих проблемах и их жизнь становится немного лучше? — Не знаю.
Думаю, за то время, что я продолжал этим заниматься, я вырос в плане проработки своих травм, [достиг нового уровня] личностного роста.
Мне стало недостаточно глубины в занятии [комедией]. Я в нем уже все понял, а дальше нужно было искать глубину в юморе. Но перспектива сделать свой юмор еще более глубоким или поднимать какие-то социальные подтексты меня не сильно привлекала.
Мне нравилось работать с аудиторией, нравились выступления, но я захотел помогать людям решать проблемы, из-за которых у них возникает напряжение.
В принципе, это то же самое, [что и комедия,] только глубже. Сейчас я использую юмор как свою сильную сторону — это меня выгодно отличает от других коучей. Плюс в результате работы над собой у меня пропал мотив, на котором я построил карьеру: у меня с детства была травма, из-за которой я хотел быть ярким, хотел выделяться, получать внимание людей, чтобы меня любили, чтобы мне хлопали, чтобы пересылали мои видосики.
Та же яркая шевелюра, которая привлекала внимание — я хотел быть особенным, уникальным, и чтобы все это подтверждали, тем самым давая мне любовь, которую я, возможно, недополучил от моего родного отца, который ушел из семьи.
Этот мотив пропал: мне больше не хотелось, чтобы толпа людей регулярно подтверждала мне, что я классный.
Я стал ощущать, что я классный, и без этого подтверждения.
— Расскажи, как ты учился на коуча. Откуда ты брал знания о том, как помогать людям в сфере, где ты прежде никогда не работал? — По сути это была разведка боем. Я не пошел думать, что я могу дать людям, не стал получать сертификат коуча.
К тому моменту я прочитал уже много книг по саморазвитию — почитал еще ряд книг, посмотрел несколько образовательных программ по коучингу и сразу вышел с предложением типа: «Ребят, я хочу перепрофилироваться, кому отзывается моя личность, кто видит во мне того, кто может помочь вам в ваших вопросах с учетом моего жизненного опыта, — welcome».
Ко мне начали приходить люди, я начал с ними работать и нарабатывать свой навык.
В первую очередь это навык видения человека, видения сути проблемы. Нужно почувствовать человека, [представить], что бы ты делал на его месте, и при помощи хороших вопросов вычленить из него то видение [его будущего], которое он сейчас не видит — тогда он сможет найти ответы на свои вопросы и его посетит инсайт, в какую сторону ему двигаться.
Так я начал работать с людьми.
— С какими запросами к тебе приходят твои клиенты? — Я бы назвал все запросы трансформационными, то есть это запросы на изменения. Это люди, которые хотят что-то поменять в своей жизни: уйти с одной работы на другую, начать свое дело, начать вести инстаграм.
Приходят даже с запросами про отношения. Один человек хочет построить семью, но не понимает, почему отношения не складываются — и мы с ним раскапываем историю, что он на самом деле уже два года продолжает держать в голове образ бывшей и как-то внутренне надеется, что они сойдутся.
Другой человек работает коучем, хочет как-то масштабироваться, но не понимает, почему не получается — и мы с ним находим историю, что он обещает людям одни результаты, а дает другие.
Какие-то люди из-за войны оказались в новой стране, остались без работы и не могут эффективно себя применить.
К примеру, я работаю с мужчиной, у которого в Украине был бизнес. Сейчас он живет в Австрии, пробовал работать на австрийскую фирму, но ему это не близко, и он потерян.
Мы копаемся с этим человеком и понимаем, что его работа была связана с продажами, в которых он хорош, но не может продавать на немецком языке в Австрии. И мы находим вариант, что он может продавать на русском языке онлайн — многие занимаются этим и хорошо зарабатывают, но он не видел этот вариант у себя в голове, потому что [был зациклен] на Австрии и мыслил неэффективно.
— Как твои уже бывшие коллеги-комики отнеслись к тому, что ты решил сменить род деятельности? — Честно? Я понятия не имею.
Я ни к кому не приходил и не спрашивал: «А что ты думаешь по поводу моего перехода?» Ко мне никто не приходил из моих бывших коллег и не говорил мне: «Ты знаешь, твой переход великолепен».
Либо: «Ты знаешь, твой переход странный». Потому что я совета не спрашивал. Я знаю, что в среде стендап-комиков все, что не связано со стендап-комедией, считается странным.
И эта позиция, на мой взгляд, достаточно зашоренная. — Как ты воспринимаешь то, что часть твоей аудитории, — по крайней мере, часть твоих подписчиков в инстаграме, — восприняла твой переход со скепсисом и сравнивает тебя, например, с Еленой Блиновской? — Поначалу меня это немного ранило.
Сейчас мне не то чтобы все равно, но я не опираюсь на эти мнения.
У меня за год с небольшим после того, как я перестал выступать со стендапом, ни разу не было мысли о возвращении — это подтверждает, что внутренне я честен с собой и я выбрал то, что хочу.
Но я понимаю всех моих зрителей, которые любили и продолжают любить меня как комика, любить мои шутки. Я ценю их за поддержку на протяжении долгих лет. Я понимаю, что в моем переходе присутствовала достаточно резкая категоричность — мне было психически проще резко отказаться от старого, чтобы идти в новое, и я не видел возможности перейти от комика к коучу как-то плавно.
— Как ты отвечаешь себе на вопрос: «Чем я отличаюсь от тех, кого принято называть инфомошенниками?» — Я считаю, что инфомошенниками уместно называть тех, кто что-то обещает, берет деньги за это и не сдерживает свое обещание.
Я не обещаю, что от работы со мной ты, к примеру, станешь долларовым миллионером.
Мое обещание, грубо говоря, звучит так: от работы со мной у тебя появится новое классное состояние, а как ты это состояние преобразуешь в деньги и что-то другое, что тебе нужно, это вопрос твоей работы.
Я не могу сделать тебя звездой инстаграма за тебя. Точнее, могу, но мне это не особо интересно. Инфомошенники, думаю, слишком уперлись в финансовую жадность.
Взять, допустим, случай Аяза [Шабутдинова]: если бы ко мне кто-то пришел и попросил вернуть деньги, я бы, наверное, их вернул. Но пока что я не сталкивался с такими случаями.
— Среди твоих клиентов были те, у кого были настолько сложные запросы, что ты ты не смог с ними работать? — Кто-то был. Но не было такого, что я не смог с ним работать, я ему все равно что-то дал.
Это был формат групповой работы, и для меня это было мини-испытание: очень легко поймать [состояние, когда] непонятно, что делать — и в итоге потерять атмосферу и соответственно и авторитет центра этой группы.
Но я это испытание прошел. — Многие психологи заранее предупреждают, что не работают с особыми сложными случаями, потому что им для этого не хватает специфических знаний и навыков: например, не все работают с подростками, с людьми, пережившими насилие, или с пациентами с наркотической зависимостью.
У тебя есть подобные ограничения? — Конечно, я не буду работать с человеком с зависимостью в острой фазе, потому что вся эта работа будет неэффективна.
Мы с ним поработаем, а он пойдет свой допинг употребит — и вся работа насмарку. Я не мессия, я не решатель любых проблем, нет. Я хочу работать и работаю с людьми, которые хотят какого-то развития.
Мои любимые клиенты — это люди, у которых уже что-то получается, но они хотят больше. Я не буду работать с клиентами, которые хотят, чтобы я их на своем плече куда-то нес.
Я могу только помогать. — Кто приходит к тебе на группы и консультации? — Я думаю, конечно, большая часть — это люди, которые знают меня как комика и ходили на мои концерты. Но меня очень радуют клиенты, которые пришли ко мне уже после того, как я перестал быть комиком, и никогда не видели меня в такой роли.
Есть клиенты, которые пришли на мой новый контент в инстаграме: у меня есть рилс, который набрал три миллиона просмотров, и с этого рилса на меня подписались 40 тысяч человек.
С одного рилса! У меня никогда не было такого результата, когда я был комиком, чтобы какой-то мой рилс с самой моей смешной шуткой принес мне 40 тысяч подписчиков.
— Насколько сильно твой заработок как лайф-коуча отличается от твоих доходов как комика? — Он меньше в два раза. Но я его пока не масштабировал. Теперь у меня есть набор из 160 кейсов, набор обратной связи, понимание своих сильных сторон, и только сейчас я буду это собирать в программу под названием «Масштаб личности».
— Допускаешь ли ты, что в какой-то момент вновь вернешься к работе в комедии — как это было в 2017 году, когда ты на полгода делал перерыв? — Сейчас я не вижу такого варианта.
Мне хорошо там, где я сейчас, мне хорошо в том направлении, в котором я хочу развиваться.
Мне это интересно, и я надеюсь, что все сложится наилучшим образом. Но, как показывает практика, нет смысла исключать никаких вариантов развития событий. В своей коучинговой практике я рассказываю об этом возвращении в стендап как о примере, что если вам страшно в чем-то новом, не надо бояться потом вернуться в старое, даже если вы заявили, что никогда больше не вернетесь.
«Медуза».